За ночь обычную лондонскую слякотную серость крепко прихватил за зад морозец. Напорошило снегу, кое-где мостовые застелило тонкой, скользкой наледью, и Ларкин считал, что это был не иначе как один из тех мировых законов, которые мешали ему жить после славной порции джонни уокера, наравне с законом земного тяготения. Каблуки ботинок ирландца то и дело теряли сцепление с поверхностью, и он с тяжеловесной пьяной грацией хватался за Скарлетт. Или за Венди. Сэнди, Патти... Да чёрт знает, как её звали. Ночь подарила Свиту уже не проходящее, привычно щемящее мозги похмелье, мятое шмотьё, багровый кровоподтёк ближе к виску и какую-то шебутную бабёнку. Единственное благо, которое имелось в остатке - ещё не выветрившийся нахлёст от кокса, хорошего, благослови Господь Колумбию, самую солнечную Твою провинцию!
Несмотря на потрёпанный (да что уж там - потасканный) вид, щетину на щеках и подбородке, перепутанные и кое-как связанные в хвост волосы, Свит ещё каким-то причудливым образом оставался привлекательным для баб. Другое дело, что все они теперь мерились по Мэри. Мэри была тем верхним пределом, к которому ни одна из этих шалав и отдалённо не могла приблизиться. Ларкин слабо отдавал себе отчёт, что судит случайных спутниц по ней, давно погибшей, их стать - по памяти о плавном переходе от её талии к бёдрам, формы - по форме её груди, с которой когда-то раз и навсегда свыклась ладонь, даже походку - по той кипучей энергии, которая прослеживалась в каждом её шаге. У него всё ещё была слишком цепкая память, доставшаяся ему в наследство от тех времён, когда он ещё не был Конфетка Ларкин или Сладкий Ларкин. Тогда за "конфетку" от него можно было отхватить, сослуживцы памятовали об этом ещё с того момента, как он прописал Рэнди Крокетту, большому шутнику из их отделения, несколько неупругих соударений мордой об угол стола. Но то было другое время. Порядочное, уверенное, стабильное. Теперь "конфетка" и прочие сладости крепко привязались к Свиту, то ли просто созвучно имени, то ли потому, что нос у него частенько был припорошён "сахарной пудрой".
- Куда мы, Свит?
- К тебе, детка, - Язык с похмелья казался здоровым, непослушным, как кусок резины, неповоротливым, будто все мышцы, которые в нём были, отказали сразу. Конфетка Ларкин тормознул, не замечая, что этим действием чуть не опрокинул Барбару-Терезу-как-её-там, по-звериному втянул ноздрями колючий от холода утренний воздух и мутным взглядом обозрел перекрестье дорожек, скамейку и несколько деревьев, воткнувших в низкое зимнее небо голые ветки. Попытка опознать свои географические координаты оказалась неудачной, впрочем, Свита это не расстроило. В последнее время ему часто приходилось обнаруживать себя в разных концах Лондона, а то и не Лондона вовсе, и он научился принимать такие подарки судьбы как должное. Божественный промысел, мать его.
- Но сладкий, я тебе уже говорила... - В голосе женщины проявилось то терпеливое сожаление, с которым дамы обычно общаются с тяжело больными, умственно отсталыми и шкодливыми детьми. И не было вины Ларкина в том, что он мгновенно свирепел, заслышав такие интонации. Они такие з а б о т л и в ы е, сэр! Не угодно ли Вам будет самому защёлкнуть на себе наручники, а иначе мне прийдётся *бнуть Вас электрошокером, сэр!
- Пошла вон, шалава! - Сиплый рёв Конфетки Ларкина в морозном, статичном, аккуратном утреннем парке прозвучал громогласно. С ближайшего дерева шарахнулась ворона, ирландец краем глаза успел заметить, как какой-то прохожий заторопился мимо, подбирая поводок с мелкой брехливой собакой. Хотят смотреть - пусть смотрят, вот он я! Пора стеснительности для него давно прошла. Как и пора, когда какая-то баба могла указывать ему, куда он, Свит Ларкин, может и не может пойти. Единственной женщиной, которую он готов был послушаться, была Мэри, и ни одна из этих шлюх и близко... - Я пропишу тебе по первому разряду, Мэг! Давай-ка пересмотрим твои манеры, - Женщина дёрнулась назад, испуганная внезапностью, с которой Конфетка II Свирепый сменил Конфетку I Благодушного. Самодержавный царёк алкогольной республики тем временем шатнулся к ней на нетвёрдых ногах. - Давай-ка сделаем из тебя настоящую л е д и, Джесси!
Чёрт знает, каким образом ему в руки попало его табельное. Ещё большей загадкой было, почему ему вообще оставили право носить оружие. Должно быть, старый хрыч Картер всё ещё опасался за его шкуру и считал, что, в случае чего, инстинкты и навыки, которые пропить невозможно, спасут Свита в очередной переделке. Ларкин, проморгавшись от мути в глазах, стал целить поверх головы Анетт - надо же было припугнуть вконец охамевшую бабу. Женщина, как считал новый Конфетка II Свирепый, должна помалкивать, пока говорит хозяин. Он. Палец лёг на спусковой крючок, Конфетка ждал нужного эффекта. Конечно, он хотел только припугнуть Риту, и он никогда, хоть на библии клянись, ни разу в жизни не стрелял по гражданским.

Отредактировано Sweet Larkin (2011-12-09 15:10:01)